Неточные совпадения
Кутузов махнул рукой и пошел
к дверям под аркой в толстой
стене, за ним
двинулось еще несколько человек, а крики возрастали, становясь горячее, обиженней, и все чаще, настойчивее пробивался сквозь шум знакомо звонкий голосок Тагильского.
Захлестывая панели, толпа сметала с них людей, но сама как будто не росла, а, становясь только плотнее, тяжелее,
двигалась более медленно. Она не успевала поглотить и увлечь всех людей, многие прижимались
к стенам, забегали в ворота, прятались в подъезды и магазины.
Шипел паровоз,
двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел
к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь
к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Самгину показалось, что толпа снова
двигается на неподвижную
стену солдат и
двигается не потому, что подбирает раненых; многие выбегали вперед, ближе
к солдатам, для того чтоб обругать их. Женщина в коротенькой шубке, разорванной под мышкой, вздернув подол платья, показывая солдатам красную юбку, кричала каким-то жестяным голосом...
На улице люди быстро разделились, большинство, не очень уверенно покрикивая ура, пошло встречу музыке, меньшинство быстро
двинулось направо, прочь от дворца, а люди в ограде плотно прижались
к стенам здания, освободив пред дворцом пространство, покрытое снегом, истоптанным в серую пыль.
Он говорил еще что-то, но Самгин не слушал его, глядя, как водопроводчик, подхватив Митрофанова под мышки, везет его по полу
к пролому в
стене. Митрофанов
двигался, наклонив голову на грудь, спрятав лицо; пальто, пиджак на нем были расстегнуты, рубаха выбилась из-под брюк, ноги волочились по полу, развернув носки.
Он легко,
к своему удивлению, встал на ноги, пошатываясь, держась за
стены, пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время
двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Мы въехали в город с другой стороны; там уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки. Китайские лавки сияли цветными огнями. В полумраке
двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались коляски. Мы опять через мост поехали
к крепости, но на мосту была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять в линии колясок, пока можно было проехать. Наконец мы высвободились из толпы и мимо крепостной
стены приехали на гласис и вмешались в ряды экипажей.
Идти прямо по тропе опасно, потому что карниз узок, можно
двигаться только боком, оборотясь лицом
к стене и держась руками за выступы скалы.
Стало тихо, чутко. Знамя поднялось, качнулось и, задумчиво рея над головами людей, плавно
двинулось к серой
стене солдат. Мать вздрогнула, закрыла глаза и ахнула — Павел, Андрей, Самойлов и Мазин только четверо оторвались от толпы.
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял перед сверкающей стеклянной
стеной. Надо мной — золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался
к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял, смотрел тупо, не в силах
двинуться с места…
— Берите! — крикнул ей, задыхаясь, Препотенский, — за мной гонятся шпионы и духовенство! — с этим он сунул ей в окно свои ночвы с костями, но сам был так обессилен, что не мог больше
двинуться и прислонился
к стене, где тут же с ним рядом сейчас очутился Ахилла и, тоже задыхаясь, держал его за руку.
К тому времени ром в бутылке стал на уровне ярлыка, и оттого казалось, что качка усилилась. Я
двигался вместе со стулом и каютой, как на качелях, иногда расставляя ноги, чтобы не свернуться в пустоту. Вдруг дверь открылась, пропустив Дэзи, которая, казалось, упала
к нам сквозь наклонившуюся на меня
стену, но, поймав рукой стол, остановилась в позе канатоходца. Она была в башмаках, с брошкой на серой блузе и в черной юбке. Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица.
Особенно невыносимой становилась жизнь с вечера, когда в тишине стоны и плач звучали яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные тени и, скрывая вражий стан,
двигались к полуразбитым
стенам, а над черными зубцами гор являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.
У
стены, заросшей виноградом, на камнях, как на жертвеннике, стоял ящик, а из него поднималась эта голова, и, четко выступая на фоне зелени, притягивало
к себе взгляд прохожего желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь в память всякого, кто их видел, тупые глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый нос,
двигались непомерно развитые скулы и челюсти, шевелились дряблые губы, открывая два ряда хищных зубов, и, как бы живя своей отдельной жизнью, торчали большие, чуткие, звериные уши — эту страшную маску прикрывала шапка черных волос, завитых в мелкие кольца, точно волосы негра.
Но умирающий уже забыл о нем и молча метался. Думали, что началась агония, но,
к удивлению, Колесников заснул и проснулся, хрипло и страшно дыша, только
к закату. Зажгли жестяную лампочку, и в чернеющий лес протянулась по-осеннему полоса света. Вместе с людьми
двигались и их тени, странно ломаясь по бревенчатым
стенам и потолку, шевелясь и корча рожи. Колесников спросил...
Раздался общий гул, ругань, на солдата свирепо
двинулись человека три, помахивая руками, — он прислонился спиной
к стене и, давясь смехом, объяснил...
Он постоял некоторое время, не
двигаясь, как бы взвешивая смысл сказанного; затем без рассуждений и колебаний, дрожа от гнева, поднес
к виску дуло револьвера. Он действовал бессознательно. Оружие, вырванное маленькой, но сильной рукой, полетело
к стене.
Когда я очнулся, была все еще глухая ночь, но Ат-Даван весь опять жил, сиял и
двигался. Со двора несся звон, хлопали двери, бегали ямщики, фыркали и стучали копытами по скрипучему снегу быстро проводимые под
стенами лошади, тревожно звенели дуги с колокольцами, и все это каким-то шумным потоком стремилось со станции
к реке.
Я нагибался
к шее лошади, закрывал глаза и забывался на несколько минут; потом вдруг знакомый топот и шелест поражали меня: я озирался, — и мне казалось, что я стою на месте, что черная
стена, которая была передо мной,
двигается на меня, или что
стена эта остановилась, и я сейчас наеду на нее.
Савелий сердито выдыхнул из груди весь воздух и резко повернулся
к стене. Минуты через три он опять беспокойно заворочался, стал в постели на колени и, упершись руками о подушку, покосился на жену. Та все еще не
двигалась и глядела на гостя. Щеки ее побледнели, и взгляд загорелся каким-то странным огнем. Дьячок крякнул, сполз на животе с постели и, подойдя
к почтальону, прикрыл его лицо платком.
Она
двинулась по направлению
к висевшей на
стене сонетке и схватила рукой вышитую ленту.